Экспансия человеческого влияния на Луну и Марс – неизбежный путь эволюции человечества. Стремление ввысь, к неизведанному, освоение новых территорий, по мнению, ведущих философов и космологов мира, – это биологическая аксиома, если хотите. Но тут не так все просто, как с освоением Аляски. Невесомость, космическая радиация, гипомагнитная среда – все это надо преодолеть человечеству на пути к ближайшим планетам. Вот уже 57 лет работами в этом направлении занимается ГНЦ РФ «Институт медико-биологических проблем РАН». Он был создан по инициативе академиков Мстислава Келдыша и Сергея Королева для медико-биологического обеспечения пилотируемых кораблей. Последние пять лет знаменитым институтом, где были заложены основы космической биологии и медицины, руководит российский физиолог, действительный член Международной академии астронавтики, академик РАН Олег Орлов. Сегодня Олег Игоревич празднует 60-летие. О своем пути в космической медицине он рассказал нам в интервью.
– Олег Игоревич, расскажите, когда Вы решили связать свою судьбу с медициной? Произошло это случайно или пошли по стопам кого-то из родственников?
– Моя мама – врач, что называется, от Бога. Очень динамичный профессионал, с широким кругом интересов, никогда не останавливающийся в работе над собой, следящий за литературой. Очень увлеченный. В своей профессиональной биографии сочетавший клинику с наукой, с вопросами медицинской экспертизы и с преподавательской деятельностью. И конечно, такая мощная энергетика и творческая атмосфера не могли не втянуть в эту орбиту детей. Сначала я, а потом и все последующие представители семьи связали себя с медициной.
– Когда вы поступали в Московскую медицинскую академию им. Сеченова (ММА), у вас уже была мысль пойти именно в космическую медицину?
– Прежде, чем оказаться в ММА, я поучился в других медицинских вузах, перемещаясь вслед за семьей, которая меняла место жительство в соответствие с работой папы. Уверенного желания заниматься именно космической медициной не было. Я как-то не рассчитывал на такую возможность. Все было за ширмой таинственности и почти неосязаемо. Судьба преподнесла мне подарок практически за неделю до распределения. Предложили поступать в аспирантуру в Институт медико-биологических проблем. Все было покрыто аурой секретности, но во время второй или третьей встречи, мне намекнули, что, вероятно, надо будет заниматься космосом. Это ключевое слово определило дальнейшую судьбу. Я отказался от распределения в ординатуру 4-го главного управления при Минздраве СССР и стал готовиться к вступительным экзаменам в аспирантуру.
– Чем вы занимались в ИМБП, когда только пришли? Что входило в сферу ваших интересов?
– Я попал в лабораторию водно-солевого обмена, которую возглавлял Анатолий Иванович Григорьев. Исключительно интересное направление – тут и физиология, и эндокринология. Безусловно – подарок попасть в такую научную школу с самого начала профессионального пути. И атмосфера была творческая, коллектив молодой, энергичный. Всегда с большим теплом вспоминаю годы аспирантуры. Судьба приготовила мне небольшую проверку. Когда я уже поступил и настало время определяться с направлением работы, мне предложили сосредоточиться на глубоководных погружениях. Не скрою, было небольшое смятение – а где же космос? Но быстро взял себя в руки: во-первых, я в институте космической медицины, во-вторых, гидрокосмос не менее опасная и неизученная стихия. С энтузиазмом принялся за дело. Гипербария не только расширила мой профессиональный и творческий кругозор, но дала возможность познакомиться с замечательными, увлеченными людьми, со многими поддерживаем теплые отношения до сих пор.
Прошла половина срока аспирантуры. Уже появились собственные экспериментальные данные, первые публикации. Как-то руководитель подробнее, чем обычно, расспросил меня о текущем состоянии дел, поддержал, а потом, вдруг: «Сейчас мы должны сосредоточиться на проблематике обмена кальция в космическом полете. Давай-ка отложим гипербарию, может быть, к ней потом вернемся – займись кальцием». От таких виражей дух захватывало, но особенно раздумывать было некогда. Работа началась действительно напряженная. Мы же тогда не были посвящены в решения о начале длительных полетов. Соответственно и тематика корректировалась под поставленные задачи. И, конечно, самым ярким впечатлением этого периода стало участие в организации и проведении годовой гипокинезии (состояния недостаточной двигательной активности организма — Авт.), уникального эксперимента, позволившего получить данные в поддержку обеспечения рекордного, 437-суточного полета Валерия Владимировича Полякова.
– Вы разрабатывали меры профилактики потери кальция в результате гипокинезии. Отчего он теряется? Только ли из-за отсутствия движения? Можно ли перекинуть «мостик» из космической медицины в обычную?
– Костная ткань – сложно и тонко организованная структура. Кальций – один важнейших элементов этой структуры. Он чутко реагирует на изменение окружающей костную ткань среды, на изменение нагрузки на кость и даже – направления этой нагрузки. Малоподвижный образ жизни, например, в некотором смысле повторяет эффекты невесомости – тоже может привести к потерям мышечной и костной ткани. Есть аналогии с некоторыми возрастными особенностями и клиническими ситуациями. Например, мы изучали эффективность дифосфонатов, препаратов, которые уже начинали применяться в клинике. Клиницисты же были заинтересованы в получаемых нами результатах с целью совершенствования терапевтических назначений. Работали в постоянной тесной связи.
– Просьба рассказать про отдел ускорений, в котором вы работали.
– В отдел ускорений я пришел уже после окончания аспирантуры и защиты диссертации. Надо было начинать самостоятельную профессиональную работу. Отдел возглавляла Ада Равгатовна Котовская, абсолютный авторитет в своей области, один из ведущих ученых института. Мудрый и требовательный, временами жесткий руководитель. Очень полезно для растущего специалиста. Мне доверили возглавить группу, занимающуюся вопросами переносимости длительного пребывания человека во вращающейся среде. Это была предтеча искусственной гравитации и одна из наиболее эффективных моделей космической формы болезни движения. Частью моей работы было участие в экспертных вращениях космонавтов на центрифуге, а потом и самостоятельное проведение таких экспериментов.
Работа на центрифуге – серьезное медицинское мероприятие. Оценку переносимости перегрузки проводят кандидатам в космонавты на заключительных этапах отбора, космонавтам – при периодических медицинских освидетельствованиях или этапах подготовки к полету. Но были, конечно, и научные программы, и экспериментальные вращения. Например, смоделировали на центрифуге перегрузки, которые испытывают спортсмены-бобслеисты и тренировали сборную для прохождения конкретной трассы. Работали много и увлеченно.
– Что такое математическое моделирование вестибулярных функций. Можно для каждого человека смоделировать?
– К организации этого исследования я имел отношение, работая уже в Учебно-исследовательском центре космической биомедицины. Работу проводил наш институт, Центр подготовки космонавтов и возглавляемая Виктором Антоновичем Садовничим школа математиков МГУ. Это была серия исследований, направленных на создание тренажеров. Сейчас решили вспомнить тот опыт, и вместе с коллегами из МГУ пытаемся построить математическую модель реакции некоторых систем организма на вращение на центрифуге короткого радиуса. Есть соображения, как это можно использовать практически.
Справка «МК». Центрифуга короткого радиуса – новое профилактическое средство неблагоприятного влияния невесомости, создающее искусственную гравитацию.
– В вашей биографии есть информация, о том, что вы и сами прошли в отбор в отряд.
– Да, прошел. На это дело меня подвигнул Валерий Поляков. Не просто было проходить медицинский отбор. Для этого мне пришлось делать несколько операций, чтобы исправлять отдельные обнаруженные острым медицинским взглядом недостатки. Коллеги шутили – что, дескать, еще готов отрезать во имя достижения цели. Многие в институте прошли этот путь. А потом времена изменились, и всем как-то было уже не до врачей-космонавтов. Мы с коллегами тренировались с отрядом, поддерживали форму, так сказать, но так и не дождались госкомиссии.
– Под вашим руководством на базе ИМБП создан Международный центр по изучению медико-биологических аспектов межпланетных полетов и внеземных поселений. Как вы считаете, зачем вообще человеку лететь на Луну, Марс?
– Я считаю, что это неизбежный путь, если угодно, эволюции человечества. Рано или поздно мы выйдем за пределы нашего мира и обратим свой взгляд в дальний космос.
– Где, на ваш взгляд, было бы комфортней жить человеку — на Луне или Марсе?
– Несмотря на то, что Луна ближе, думаю, что комфортнее будет на Марсе. Только потому, что все необходимые технологии межпланетных полетов и работы на поверхности других планет мы отработаем предварительно на лунной программе. И, надеюсь, к регулярным полетам на Марс уже подойдем подготовленными.
Справка «МК». У Марса, в отличие от Луны, есть атмосфера. Несмотря на то, что её плотность составляет всего 0,7 % земной, она даёт некоторую защиту от солнечной и космической радиации, а также облегчает аэродинамическое торможение космического летательного аппарата.
– Недавно французские ученые посчитали, что первое поселение на Марсе должно составлять не менее 110 человек. Вы согласны? Есть ли у нас модель, как люди будут строить свои внеземные поселения?
– Я полагаю, сейчас преждевременно обсуждать вопрос создания постоянного поселения. Еще многие вопросы ждут своего осмысления и решения. Надо придумать и освоить технологии строительства напланетных баз, создания в этих условиях систем жизнеобеспечения всей инфраструктуры. Хорошо бы понимать, как будем строить систему профилактики (или адаптации) в условиях постоянного поселения вне Земли. Наконец, как быть с продолжением человеческого рода. Одним словом, есть чем заняться в практическом плане.
